Немногая проза

…Это еще не та проза. Не из тех, что я хотел бы написать, переставляя слова в порядках, выстроенных странными лексическими и синтаксическими соответствиями. Это пока что – романтическая одурь, так и не превращающаяся в рациональную дурь.

Дурка как фон для описания собственных эмоций не годится – прием застарелый и истекший слишком многими алкогольно-параноидальными слюнями. Храм или монастырь не умещаются в декорации из-за нежелания бутафора трогать читателя тем, под чем висит однозначная табличка “Руками не трогать”. Московские диссидентские кухни не годятся по причине излишней зашарпанности тараканами, а также в результате задрыганности хозяйками, вечно льющими в чашки недокипяченную воду, а еще из-за зафискаленности большинства обитателей этих для другого предназначенных помещений.

Итак, остается фон условный – но меняющийся. Начать уместно со средневекового замка: минимум антуража, кураж тоже в меру, тон почти классический, без припердыхов постмодернистов.

Иван и Альбер в застарелом донжоне беседуют о скупости отцов и о несправедливости судьбы. Тема не катит – потому что исковерканный в недавнем прошлом шлем не интересует и предполагаемого читателя, и одного из собеседников. Могла – и может – возникнуть иная сюжетная линия.

Наивно было бы предположить, что Альбер не догадывался о весьма вероятной интриге, затеянной оруженосцем. Как же, красавица-крестьянка (барышня-крестьянка, если уж Пушкину всерьёз следовать), соблазнившаяся рыцарским достоинством, но не желающая врубаться в честолюбивые (или тщеславные?) замыслы любовника-сеньора, зато благосклонная к его верному слуге или к отвратительному отцу… Или: гомосексуальная любовь оруженосца и персонажа, названного в почти упомянутой очень маленькой трагедии Жидом – причем с откровенной, драматургически определенной прописной буквы… А не есть ли Агасфер главный (пускай закулисный) герой действа?

Полно, не станем увлекаться версиями да интерпретациями. Выстроим лучше свой донжон, без донжуанства Мериме, Мольера и прочих литературных французов – и без игры в слова, слишком легко дающей каждому шанс поиграть и смыслами.

Еще раз итак – и безо всякого намека на подвластный царю Одиссею остров и прочие античности. Средневековье, даже театрально-условное, всяко было после.

В донжоне – я сам. В турнирах участвовать не собираюсь, копьями потрясать не умею. Не Шекспир, однако. Чувствую себя, однако, неуютно: башни замков отапливались не лучше московских квартир в пятиэтажках. Шерстяные носки прохудились. Зато: есть ощущение причастности. К чему? К славе предков? Вряд ли. Не греет – из-за нехватки генеалогических познаний. К радостям жизни? Так им вроде бы уже успел порадоваться… К отточиям, раскиданным по еще не написанным текстам? Но и тут облом – признаки препинания упорно отказываются быть знаками судьбы.

Не умеешь мечами размахивать – так бисер хоть не мечи. Остается самое простое: рассказывать себе истории. Истории, естественно, примышленные.

…Незнатный юноша влюбился в зеркальное отражение своей подруги. (Почему незнатный? А чтобы зеркальнее было.) Зеркало же было и впрямь знатным, вещью редкостной, почти венецианской, да и гнилью тамошних каналов отдающей. Не канает? Попробуем по-другому.

И тут – другой уже персонаж, в плечах поуже, но разумом пошире. Или поширше, поскольку говору поморскому с детства был приучен. Аскетизмом в юности увлекся – но странным каким-то. Стал на крестах каменных по Волхову да Северной Двине плавать. До Великого Устюга доплыл. А велик ли он? Размышляет…

Опять отточие понадобилось.

Повадился однажды заяц

Трепать траву, как праведный паяц.

А тут ему навстречь – хотя бы и по краю –

Два нераскаявшихся волка.

То-то пляс. Да не успели чёлки

Уместно причесать. Волосья убирая

С небритых зверских лбов,

Обиделись, что грают,

Потешно зря, вороны

И непочтительно-навязчивы грачи.

А императору тем временем бароны

Корону поднесли. А дальше – лишь врачи.

Якобы мы поняли друг-подружески, о чем речь зашла, как далеко зашла, куда дальше пойдет. Хватит. Избушка с птичьими ногами нам обеспечена, а с крыльями летающих акул – не гарантирована отнюдь. Будем плавать в здешних водах.

Запросто. Вода вполне пресная. Если уж солёной окажется – промоемся. Моэма вспомним, Мисиму помянем. Хэмингуэя оставим в покое.

Мингрелы порой оказываются не менее дикими, чем сваны. А саваны нам себе не шить. Нить же тянется, что обнадеживает. Иголка только странно скользит – отсюда и разочарования. Ровные, как и ожидалось.

Все коровники в России отстроили армяне еще в советские времена. Дальше были коттеджи – для сходных целей, впрочем, предназначенные. Тяжкие на подъем коты вовсю мышковали, крысы никак не понимали команды брысь, рыси даже не рыскали – только глазами недобрыми смотрели. Одно утешение, что не вспять.

Голодаем тогда лишь, коль голодно.

Холодно – просто мёрзнем.

Мерзко – верим, что полно нам

Притворяться Иваном Грозным.

Мы не смеем грозить. А угроза –

Не навязчивая мниморифма.

Это давно уже проза.

На неё есть свои тарифы.

Самое выправленное изо всех правил – самое оселковое – оставил отнюдь не заставивший себя уважить Дядя Осёл, что осел в онегинской деревне. Правило было иное, античное ещё. Ещё смешнее.

Итак: взбудоражившись, Дидро будировал, Вольтер шокировал, эпатируя по преимуществу барона Неккера, но ведь и до этого Аристофан просто осмеял всё, что было после. Но после ещё было. И там кое-что случилось.

А подробнее? Дробность, конечно, начинается. И не верится – не больше верится, чем в солдат на Исаакиевской площади, способных выстоять ночную вахту на самом захудалом галеоне.

Они ответили нам всем. Впрочем: есть правило! Не пакости ближнему – и понимай, кто тебе ближний.

Аристотель писал об этом в терминах политейи – и был прав. Политики перестали понимать термины в веке восемнадцатом примерно. Дальше о правоте говорить стало бессмысленно, но правило складывается в неизбежную дробь. И правило очень простое, хотя и местами пористое.

Генрих Гейне предлагал бить в барабан и не бояться. Придётся возразить: бей в барабан, предварительно удостоверившись, что у тебя хорошие палочки. Не имени Коха, надеюсь, а из нормального бука, не из бухенвальдского выделанные.

Очень маленькая лошадь

Оказывается неизбежно больше

Около присевшего отдохнуть осла.

Осёл окунулся в арык,

Орёл упал в пропасть.

Осень опала прядью собачьего дерьма.

Образы ещё остались.

Вы поняли правило? Семь нулей заменяют нам остальное.